(Еще один геноцид донского казачества в советское время)
Расстрел в 1962 году мирной демонстрации донских казаков в Новочеркасске, столице оккупированной Советской Россией Всевеликого Войска Донского, привёл в шок всё прогрессивное человечество...
В жизни донского казачества, на протяжении многих веков, тяжёлые времена выпали именно на вооружённую борьбу с русским царским самодержавием и большевистской диктатурой. А исполнителями их великодержавного шовинизма, агрессивных намерений всегда выступали инородцы, басурмане и христопродавцы. В 1708 году русский царь Пётр I затопил кровью свободолюбивую землю Дона, вдобавок натравив на мирные города Всего Великого Войска Донского жестоких степняков-калмыков. В 20 веке (1917-1920 г.г.), перманентные революционеры, пархатые цадики, выходцы из Хазарского каганата, устроили геноцид донского казачества, в качестве орудия произвола использовали китайских добровольцев и инородцев, типа большевика Киквидзе, и закавказские отряды горцев-большевиков. В начале 21 века ничего не изменилось по отношении к коренному народу Дона: донские казаки остаются порабощённым народом, лишённые государственности и перспектив на будущее.
В начале июня исполняется 50 лет со дня расстрела советскими войсками под руководством командующего СКВО, генерала армии, «славного сына Кавказа» Иссы Плиева, донских казаков, рабочих-забастовщиков Новочеркасского электровозостроительного завода, вышедших на акцию протеста против произвола властей завода. Донские казаки протестовали против резкого ухудшения качества жизни. Троекратное за первую половину того года снижение директором расценок за труд совпало с постановлением правительства от 1 июня 1962 года о повышении розничных цен на мясо, молоко и масло на 30%. Таким образом, реальная заработная плата рабочих завода-гиганта, на котором работал целый район города, сильно снизилась. Но в большей степени возмущение донских казаков было вызвано еще и национальным унижением, с которым заводские и советские начальники отнеслись к их простым вопросам, на что им теперь жить и как кормить свои семьи. Мы публикуем рассказ участника тех событий — Петpа Петpовича Сиуды, не казака, участника Конфедерации Анархо-синдикалистов СССР (КАС).
Петp Петpович Сиуда родился в 1937 году. В 1938 году умеp в тюpьме от пыток его отец, член социал-демокpатического pеволюционного движения с 1902 года. С 1943 по 1950 (пока мать отбывала срок в лагере) воспитывался в детском доме. Закончил гоpнопpомышленную школу, pаботал в шахте, на стpойке в Казахстане, служил в аpмии, потом заочно учился в техникуме и pаботал на новочеpкасском электpовозостpоительном заводе.
В 1962 году принял участие в забастовке pабочих на заводе. Был осужден к 12 годам лишения свободы «за активное участие в массовых беспоpядках». Освобожден досpочно в 1966 году.
После освобождения стал заниматься политической деятельностью: писал письма, пpотесты в «Пpавду», «Литеpатуpную газету». Откpыто осудил ввод советских войск в Афганистан. Добился полной pеабилитации своего отца. Неоднокpатно подвеpгался пpеследованиям и пpовокациям со стоpоны КГБ. Последние годы жизни активно занимался pасследованием обстоятельств новочеpкасской тpагедии.
Убит пpи невыясненных обстоятельствах в 1990 году. За несколько дней до гибели нашел свидетеля, котоpый знал место захоpонения pасстpелянных пpи подавлении забастовки новочеpкассцев.
За 26 лет, прошедшие после кровавого подавления забастовки и демонстрации трудящихся в г. Новочеркасске 2-го июня 1962 года, мне не приходилось слышать о том, чтобы эти события где-либо когда-либо были описаны. Лишь однажды я прочитал в книге Солженицина 2-3 листа, посвященные этой трагедии. В изложении Солженицина события крайне извращены и этим истине причинен безусловный ущерб.
Поэтому обостряется необходимость предать максимальной гласности всю правду о новочеркасской трагедии. Это необходимо сделать ради памяти всех невинных жертв трагедии.
С 1-го января 1961 г. на крупнейшем Новочеркасском электровозостроительном заводе в очередной раз начала проводиться кампания снижения расценок оплаты труда во всех цехах завода. Расценки снижались до 30-35 процентов. Последним цехом завода, где были снижены расценки в мае месяце, был сталелитейный. К этому времени рабочие других цехов уже как-то попривыкли в очередной раз к очередному ущемлению их интересов. Для рабочих же стальцеха снижение расценок еще оставалось болезненным.
Утром 1-го июня 1962 года по центральному радиовещанию было объявлено о резком, до 35 процентов, «временном» повышении цен на мясо, молоко, яйца и другие продукты. Это был неожиданный и сильнейший удар по социальному положению всех трудящихся в СССР. Повышение цен не могло не вызвать всеобщего недовольства. Но возникновению забастовки именно на Новочеркасском электровозостроительном заводе способствовал ряд других обстоятельств.
В городе и на заводе практически никак не решалась жилищная проблема. Строительство жилья велось в слишком малых объемах. Плата за квартиру в частном секторе в ту пору составляла от 35 до 50 руб. в месяц, т.е. от 20 до 30 процентов месячной зарплаты рабочего.
Новочеркасск считался в ту пору городом студентов. Соответственно было и его обеспечение продуктами питания. В магазинах практически не было мясных продуктов, масла, а на рынке цены на них были чрезмерно высокими. Очередное повышение государственных цен неизбежно влекло за собой подорожание продуктов питания на рынке.
Но и эти обстоятельства навряд ли повлекли бы за собою забастовку, если бы самонадеянный мерзавец чиновник не бросил в «бочку пороха» народного гнева, недовольства искру оскорбления, барского хамства. Речь идет о директоре электровозостроительного завода, которым в это время был Курочкин.
В то утро по дороге на работу и в цехах все обсуждали неприятную новость, возмущались. В стальцехе рабочие собирались кучками, обсуждали не только повышение цен на продукты питания, но и недавно проведенные снижения расценок оплаты труда. Цех лихорадило, но никто не помышлял о протестах, о выступлении, о забастовке. Вероятно о недовольстве рабочих в стальцехе стало известно в парткоме завода и директору Курочкину, который пришел в стальцех с секретарем парткома. Директор и секретарь парткома разговор с рабочими повели не по-деловому, а высокомерно, барски. В момент разговора к группе рабочих, окружавших директора и секретаря парткома, подошла женщина с пирожками в руках. Увидев пирожки, директор решил поостроумничать и, обращаясь к рабочим, произнес: «Не хватает денег на мясо и колбасу, ешьте пирожки с ливером». Это стало той искрой, которая повлекла за собой трагедию в Новочеркасске.
Рабочие возмутились хамством директора и с возгласами: «Да они еще, сволочи, издеваются над нами!» разделились на группы. Одна из групп пошла к компрессорной завода и включила заводской гудок. Другая группа отправилась по цехам завода с призывом прекращать работу и объявить забастовку. Необходимо подчеркнуть, что ни на начальном этапе возникновения забастовки, ни на протяжении всех дальнейших событий 1-3 июня, не создавалось и не было никаких групп или органов, которые взяли бы на себя ответственность за организацию и проведение выступлений рабочих. Все события происходили именно стихийно, спонтанно. Инициатива кипела и проявлялась снизу, в массе трудящихся. К событиям не был причастен кто-либо со стороны. К ним абсолютно не были причастны и какие-либо «радиоголоса».
Рабочих завода не было нужды агитировать за забастовку. Достаточно было появления групп рабочих, призывающих к забастовке, как работа моментально останавливалась. Масса забастовщиков росла, как снежная лавина. В ту пору на заводе работало примерно около 14 тысяч человек. Рабочие вышли на территорию завода, заполнили площадь возле заводоуправления. Площадь не вмещала всех бастующих.
Группа рабочих сняла звено штакетника, огораживающего скверик, и перегородила им прилегающий к заводу железнодорожный путь СКЖД, повесив на штакетник красные тряпки. Этим был остановлен пассажирский поезд «Саратов-Ростов» и движение поездов на этом участке. Остановкой железнодорожного движения рабочие стремились сообщить о своей забастовке по линии железной дороги.
По инициативе слесаря завода В.И. Черных его товарищ, цеховой художник В.Д. Коротеев написал плакаты: «Дайте мясо, масло» , «Нам нужны квартиры», которые они вынесли из завода и укрепили на одной из опор электрифицируемой в ту пору железной дороги. На тепловозе пассажирского поезда кто-то написал: «Хрущева на мясо». Последний лозунг появился и в других местах.
Дополнительно к заводскому гудку тревожные сигналы стали подавать и с тепловоза. К заводу стали стекаться рабочие второй и третьей смен, жители рабочих поселков. Первые попытки к пресечению забастовки были предприняты силами дружинников из ИТР, которые пытались пропустить пассажирский поезд и этим открыть движение на железной дороге. Но они оказались бессильны и были вынуждены ретироваться, снять повязки дружинников.
С забастовщиками в переговоры ни партийные органы, ни администрация завода не вступали. По своей инициативе перед рабочими пытался выступить главный инженер завода С.Н. Елкин, который конкретно не говорил о восстановлении расценок, никаких обещаний и заверений не давал, а лишь уговаривал рабочих прекратить волнения и приступить к работе. Возмущенные рабочие затянули его в кузов грузовой машины и пытались требовать от него конкретного решения вопросов. Вопросы ему задавал и я, что после было вменено мне на судилище в обвинение.
Примерно в полдень в массе забастовщиков пронеслось: «Милиция приехала!». Вся людская масса ринулась на полотно железной дороги в направлении к милиции. Я оказался среди первых. Когда вбежал на полотно железной дороги, оглянулся по сторонам. Надо было видеть внушительность картины. Метров на 350-400 на полотно железной дороги выкатилась грозная волна плотной людской массы, а в метрах 200-250 по другую сторону железной дороги в это время выстраивались в две шеренги более сотни милиционеров. Доставившие их машины разворачивались на пустыре. Увидев накатывающуюся грозную волну людской массы, милицейские шеренги моментально рассыпались. Милиция кинулась вдогонку за разворачивающимися машинами, на ходу беспорядочно лезла в кузова. Не успели удрать лишь два милиционера, у которых то ли от страха, то ли от бега подкашивались ноги. Волна забастовщиков не настигла милицию. Она успела трусливо удрать, бросив на произвол массы двоих своих товарищей. Но и в своем гневе рабочие не только не учинили расправы над оставшимися милиционерами, а даже не тронули их, выпроводили с напутствием, чтобы милиция не совала нос к забастовщикам.
Как позже стало известно, милицию переодели в цивильное платье и направили в массу забастовщиков. Туда же были направлены и кагебешники, которые были снабжены микрофотоаппаратами, вмонтированными в зажигалки, портсигары и бог весть еще во что. Съемки осуществлялись и с пожарной наблюдательной вышки. Позже, на следствии приходилось видеть буквально ворохи фотоснимков, на которых были зафиксированы тысячи участников забастовки.
Предпринимались и попытки спровоцировать забастовщиков. 1-го июня погода выдалась безоблачная, жаркая. Источников воды поблизости около площади заводоуправления не было. Помнится одолевавшая мучительная жажда. Но никто не покидал площадь. Всех сплачивало единство, вера в свои силы, в справедливость своих требований. И в этот момент к забитой народом площади прибыла машина, доверху нагруженная ящиками с ситро. Соблазн для всех был громаден. Раздались призывы разобрать ситро и утолить жажду. Но возобладал здравый смысл. Ни одной бутылки не было взято с машины. Было полностью парализовано движение на железной дороге, но машину с ситро пропустили через всю многотысячную, одолеваемую жаждой толпу. Провокация не удалась, провалилась.
К концу рабочего дня на площадь около заводоуправления прибыли первые отряды воинских подразделений Новочеркасского гарнизона. Они были без оружия. Приблизившись к массе людей, солдатские колонны моментально поглощались массой. Забастовщики и солдаты братались, обнимались, целовались. Да-да, именно целовались. Офицерам с трудом удавалось извлекать солдат из массы людей и уводить их от забастовщиков. Через некоторое время с балкона строящегося крыла заводоуправления пытался выступить первый секретарь Ростовского обкома КПСС Басов, окруженный чиновниками.
Трусливость партийных чиновников была для всех не только очевидной, но и оскорбительной. С забастовщиками явно никто не хотел говорить на равных. Басова и его холуев пытались забросать камнями, но они были в буквальном смысле слова высоко над массой людей, поэтому ни одного попадания в них не было. Басов с чиновниками ретировались.
К площади возле заводоуправления стали прибывать бронетранспортеры с офицерами. Власти убедились, что солдаты Новочеркасского гарнизона оказались ненадежными, поэтому надежду возложили на офицеров. Право, наблюдался скоротечный минипроцесс гражданской войны. Но офицерье в буквальном смысле слова почувствовало силу, мощь рабочих рук. Их бронетранспортеры раскачивались рабочими с поразительной легкостью из стороны в сторону. Жалко было смотреть, как полковники и майоры болтались на сиденьях в бронетранспортерах, не в состоянии удержать на своих физиономиях выдержку. Растерянность и страх на их лицах свидетельствовали, что им не под силу пресечь гнев рабочих. Бронетранспортеры уехали.
Возбуждение забастовщиков не только не утихало, но и возрастало под воздействием попыток подавить их выступление. Возник стихийный митинг. Трибуной служил козырек пешеходного тоннеля. На митинге раздались призывы послать делегатов-рабочих в другие города, на другие предприятия, к захвату в городе почты, телеграфа с целью отправки во все города обращения с призывами о поддержке забастовки электровозостроителей. Тогда же прозвучали первые сообщения, что дороги к городу перекрыты, блокированы милицией и войсками.
Я не намерен был выступать на митинге. Но меня беспокоили призывы о захвате власти в городе. Я хорошо помнил рассказы участников событий в Венгрии и в Грузии. Попытка захвата власти в городе была чревата слишком тяжелыми последствиями. Поэтому я выступил с призывом продолжать забастовку, соблюдать выдержку, твердость, организованность. Я призывал на следующее утро всем идти в город демонстрацией, выработать общие тpебования и предъявить их властям. Призывы к захвату в городе власти, к насилию не прошли. Решено было на следующее утро идти в город демонстрацией. И уже это свидетельствует, что волнения рабочих не сопровождались экстремизмом, насилием по отношению к представителям власти.
Позже и следствие, и судьи не могли обнаружить фактов экстремизма, кроме двух незначительных случаев. Первый случай касается главного инженера завода С.Н. Елкина, когда его силой затащили в кузов машины. Но он не подвергался избиениям. Второй случай связан с коммунистом Брагинским, который от своих же подчиненных получил несколько затрещин, не повлекших за собой ни травмы, ни нужды обращаться за помощью к медицине.
В пятом часу утра я был разбужен двумя сильными «взрывами». Раздетый, выскочил из времянки, где жил с женой. Выяснилось, что «ослепленный» танк сбил две опоры электропередачи высокого напряжения, провода сконтачили и электроразряды были теми «взрывами», которые подняли с постели людей. Я отправился к заводу. Метров за 400-500 от железнодорожной линии и заводоуправления начали собираться маленькими кучками по 10-15 человек жители поселка. Я подошел к группе людей, выдвинувшейся на самое близкое расстояние к железной дороге, примерно 300-350 метров. Все мы наблюдали, что железная дорога вдоль завода, завод оцеплены вооруженными автоматами солдатами. Возле завода и около станции Локомотивстрой стояли танки.
Люди сообщили, что в 12-м часу в поселок были введены воинские подразделения, танки. Рассказывали, что ночью жители пытались из подручных материалов устраивать баррикады, которые танки легко преодолевали. Тогда рабочие стали запрыгивать на танки на ходу и своей одеждой закрывать смотровые щели, ослеплять их.
К нашей группе направился офицер с солдатом, вооруженным автоматом. Группа быстро «растаяла», и в ней осталось 5-7 человек. С подошедшим офицером завязался резкий разговор. Он требовал, чтобы мы шли к заводу. Мы отказывались, говоря, что пусть работает армия, которая захватила завод. В перепалке мы не заметили, как сзади нас оказалось два солдата, вооруженных автоматами. Таким образом мы оказались арестованными. Нас доставили в заводоуправление. Кругом было полно солдат кавказских национальностей, офицеров, гражданских, кагебешников. Кагебешники встретили меня со злорадством. На легковой машине в сопровождении трех человек, кроме шофера, меня быстро доставили в ГОВД, где уже напряженно действовал большой штаб чиновников по подавлению волнений. По дороге в машине сопровождавшие махали передо мною кулаками, угрожали, оскорбляли…
С этого момента мое участие в новочеркасской трагедии закончилось. Я долгие годы и месяцы был в камерах Ростовского следственного изолятора КГБ, Новочеркасской тюрьмы, в концлагере с активными участниками последующих событий новочеркасской трагедии. Я непрерывно стремился восстановить по крупицам ход событий. Проверял и перепроверял, сопоставлял каждый факт, мельчайшие подробности. Поэтому могу ручаться за точность изложения.
Утром на завод пришли рабочие не только первой смены, но и других смен. Завод был заполнен солдатами. Возле всех ворот стояли танки. В цехах были солдаты, посторонние гражданские, явно кагебешники. Несмотря на требования не собираться группами, рабочие собирались в кучки. Их возмущение, гнев нарастали. Группы рабочих стали покидать рабочие места, выходить из цехов. Все были охвачены стихией, гневом. Малые группы рабочих стали сливаться в большие. Этот процесс уже никто не мог остановить. Большие группы рабочих стали стекаться к центральной проходной завода. Внутризаводская площадь уже не вмещала всех рабочих. Усиливался напор на ворота. Рабочие силой распахнули ворота завода и вышли на предзаводскую площадь. Вспомнили звучавшие на митинге призывы к демонстрации.
Многотысячная масса народа направилась в город. Путь предстоял дальний — от завода до центра города. Некоторые группы рабочих направились на другие заводы с призывами поддержать электровозостроителей. На призывы с готовностью откликнулись строители, рабочие заводов электродного, «Нефтемаш», других мелких предприятий. Отовсюду шли колонны в город. В колоннах появились красные знамена, портреты Ленина. Демонстранты пели революционные песни. Все были возбуждены, охвачены верой в свои силы, в справедливость своих требований. Колонна демонстрантов все более возрастала.
Подходя к мосту через железную дорогу и реку Тузлов, демонстранты увидели на мосту кордон из двух танков и вооруженных солдат. Колонна приостановилась, замерла, умолкли революционные песни. Затем плотная грозная масса демонстрантов медленно двинулась вперед. Раздались возгласы: «Дорогу рабочему классу!». Солдаты и танкисты не стали препятствовать колонне, стали помогать перелезать через танки...
Демонстрация вступила на центральную городскую улицу Московская. Я не называю даже примерного количества демонстрантов, потому что так и не смог услышать даже приблизительной цифры. Все едины в утверждениях, что вся большая городская площадь перед горкомом партии, большая часть улицы Московской, часть проспекта Подтелкова были полны народа. На площади возле памятника Ленину стоял танк. Его облепили демонстранты, детвора. Танк полностью ослепили. Видно это вывело из терпения танкистов. Танк грохнул холостым выстрелом. Стекла в ближайших домах высыпались.
Перед горкомом партии бурлила масса демонстрантов. В горкоме полно было солдат. Через двери демонстранты переругивались с солдатами. Один кавказец не выдержал, прикладом автомата выбил стекло в двери и через образовавшийся проем ударил прикладом женщину. Под напором возмущенных демонстрантов двери горкома распахнулись. Ворвавшаяся масса людей разметала своим движением солдат. Ударивший женщину солдат оказался под лестничным маршем. По рассказам некоторых, его там избили. Это единственный известный случай, когда был избит представитель вооруженных сил, оккупировавших город. Горком был полностью захвачен демонстрантами...
Начался митинг. На митинге выступила Е.П. Левченко. Она сообщила, что ночью и утром производились аресты забастовщиков, что арестованных избивали. Но навряд ли она могла знать, что многих арестованных уже не было в городе. Все настойчивей звучали требования освобождения арестованных. Часть митинговавших направилась к горотделу милиции. Там тоже было полно солдат кавказских национальностей. Демонстранты стали пробиваться в горотдел. Двери распахнулись. В здание хлынули демонстранты. В это время один из солдат замахнулся автоматом на рабочего в синем комбинезоне. Рабочий схватился за автоматный рожок. Автомат в руках рабочего был не более, чем дубиной. Но и ею он не воспользовался. Солдатам была дана команда открыть огонь. Рабочий был убит наповал. Навряд ли хоть одна пуля пропала даром. Слишком плотной была масса народа. А в здании горотдела была паника. Ворвавшиеся демонстранты искали укрытий от пуль. Влетали в пустые камеры. Находящиеся в массе переодетые милиционеры, кагебешники пользовались случаем и захлопывали двери камер с демонстрантами, закрывая их на засовы.
Один из позже осужденных участников этих событий, раненный срикошеченной пулей в лопатку, в лагере рассказывал, что их заставляли складировать трупы погибших в подвале рядом находящегося госбанка. Трупы складывали штабелями, а они еще агонизировали. Кто знает, быть может среди них были и такие, которых можно было спасти.
Не один свидетель рассказывал, что офицер, получивший команду открыть огонь, отказался передавать эту команду своим солдатам и перед строем застрелился. Но кинжальный огонь все-таки был открыт. Вначале вверх, по деревьям, по детворе. Посыпались убитые, раненные, перепуганные. Партия, государство, армия так искореняли крамолу. Партия так утверждала единство партии и народа. Затем огонь был перенесен на массу. Это не огонь одиночными выстрелами из трехлинеек, это огонь из скорострельных автоматов. Рассказывали. Бежит пожилой мужчина мимо бетонной цветочной вазы на тумбе. Пуля попала в голову, его мозги моментально разляпались по вазе. Мать в магазине носит грудного убитого ребенка. Убита парикмахерша на рабочем месте. Лежит девчушка в луже крови. Ошалелый майор встал в эту лужу. Ему говорят: «Смотри, сволочь, где ты стоишь!» Майор здесь же пускает пулю себе в голову. Многое рассказывали.
Подгоняли грузовые бортовые машины, автобусы. Туда, туда спешили вбрасывать, впихивать трупы жертв. Ни одного погибшего не отдали для захоронения близким. Больницы были забиты раненными. Никто не знает, куда они делись. Кровь смывали пожарныим машинами. Но еще долго на мостовой оставались бурые следы.
Мне не раз приходилось слышать о расстреле. Рассказывали. Открыт огонь. Масса в ужасе бежит. Огонь прекращается. Масса останавливается, медленно наползая, возвращается. Опять огонь. Все повторяется. До сих пор неизвестно, сколько погибших, калек, раненных.
Нет, волнения этим не были подавлены. Площадь продолжала бурлить… Пришло сообщение, что в городе члены политбюро и правительства. Среди них А.И. Микоян, Ф.Р. Козлов… Микоян потребовал, чтобы с площади выпустили танки, обещая после этого выступить. Демонстранты ответили четко: «Нет! Пусть смотрят на дело рук своих!» … Микоян выступил по городскому радио. В газетах, даже городской, о событиях ни слова. Объявили комендантский час. Стали поговаривать о возможной высылке всех жителей города. Начались аресты. Ночью были случаи, когда в солдат бросали из-за углов камни.
3-го июня в воскресенье волнения стали утихать. Микоян с Козловым после ходили по цехам электровозостроительного завода. Снабжение города продуктами питания улучшилось. Увеличилось строительство жилья. Расценки не были восстановлены. Но на этом трагедия не завершилась. Наступил период судебных расправ.
Наиболее демонстративно жестоким был судебный процесс над 14-ю участниками забастовки и демонстрации в воинском гарнизоне ККУКС. 7 человек из 14 Верховным Судом РСФСР под председательством Л.Н. Смирнова с участием прокурора А.А. Круглова были приговорены к расстрелу. Они обвинялись в бандитизме по ст. 77 и массовых беспорядках по ст. 79 УК РСФСР.
Уже в тюремных камерах, после всех судебных процессов, мы пытались подсчитать число осужденных. Перечисляли пофамильно. Получалось не менее 105 человек. На сроки суды не скупились, наиболее частыми были от 10 до 15 лет лишения свободы...
В сентябре 1962 г. в зале Ленинского районного народного суда города Ростова-на-Дону под председательством члена судебной коллегии ростовского областного суда Н.А. Ярославского с участием прокурора А.Н. Брижан состоялся суд над семью новочеркассцами, в том числе и надо мною. Суд был формально открытым. Но о его проведении в Новочеркасске никто не знал. Поэтому из Новочеркасска кроме близких подсудимых и свидетелей никого не было. Суд приговорил одного к семи годам, троих к десяти годам и троих, в том числе меня, к двенадцати годам лишения свободы каждого. Вскоре после суда я был вновь отправлен в новочеркасскую тюрьму. На этот раз встретился со многими знакомыми...
После ухода Хрущева с политической арены, в январе 1965 года в концлагерь приехали кагебешники для зондирования настроения новочеркассцев. Для всех вскоре стала очевидной большая их информированность о нашей концлагерной жизни...
Вскоре начали пересматривать в Москве дела новочеркассцев. Одному из последних снизили срок и мне до 6 лет. Новочеркассцев начали освобождать с весны 1965 года. А мне освобождение и «не светило». Муторно, тяжко было. Моя мать, прошедшая все адовы круги сталинизма, осужденная в 1943 году по ст. 58-10 ч .2 УК РСФСР, отбывшая приговор «на всю катушку», оставалась стойкой женщиной. Она была надежным почтальоном у заключенных. Связь с ней была налажена надежно. Я не помню ни одного срыва связи, провала почты. Она подкупила всех, кого только было можно. Именно благодаря подкупам, она добилась положительной характеристики и освобождения мне в июле 1966 года...
События, бульдозером переехавшие и поломавшие его жизнь, определившие его судьбу – судьбу рабочего парня, которому было не намного больше, чем мне в 1988 году. Для многих из нас общественная активность – эпизод в биографии, несколько порций адреналина, пара часов в милицейском отделении… Но есть и те, кто и сегодня платят за свои убеждения самую дорогую цену – здоровье и саму жизнь. 20 лет назад погиб Петр Петрович Сиуда - активный участник восстания рабочих в Новочеркасске в июне 1962г. Его имя не должно быть забыто нынешними анархистами.
Впервые я увидел его на одном из собраний неформалов в начале 1988 года. Он выделялся своим видом и возрастом на фоне окружающих (мало кому из нас было за двадцать). А тут – взрослый, основательный, почти пожилой дядечка. Сначала он долго сидел, слушал, а потом взял слово. Не помню точно, что он говорил тогда – кажется, о необходимости всем объединится для борьбы против партократии. Запомнилась выстраданность, убежденность и резкость его тона (при отсутствии фразерства и позерства) – без оглядки на тогдашнюю «политкорректность» и рамки дозволенной свыше «гласности». В те же дни я впервые услышал от него про Новочеркасские события 1962 года. События, бульдозером переехавшие и поломавшие его жизнь, определившие его судьбу – судьбу рабочего парня, которому было не намного больше, чем мне в 1988 году.
Петр Петрович Сиуда родился 13 декабря 1937 года в семье старого революционера – большевика с 1903 года Петра Ильича Сиуды (1877-1938). В том же году его отец был арестован и вскоре убит в застенках ростовского НКВД. Мать – Марфа Сиуда – надолго оказалась в сталинских концлагерях, а маленький Петя с братьями скитался по детдомам. По-видимому, тогда и сформировались такие черты его личности как смелость, стойкость и порядочность. Когда Петра Петровича забрали в армию, «наверху» как раз осуждали «антипартийную группу Маленкова, Кагановича и Молотова». Петр на собрании возмущенно заявил, что людей нельзя судить заочно – и был отправлен из войск связи в стройбат. Однако, жизненные удары не сломили, а закалили его характер.
1 июня 1962 года в Новочеркасске вспыхнуло рабочее восстание против коммунистического режима. Оно было вызвано как повышением цен на продукты питания, так и барским, унизительным отношением «советских» чиновников к трудящимся. Рабочие Новочеркасского электровозостроительного завода (НЭВЗа), на котором двадцатичетырехлетний Петр Сиуда работал слесарем-сборщиком, остановили работу, прогнали с предприятия начальство и милицию, заблокировали проходящую рядом железную дорогу, изготовили плакаты, требующие социальной справедливости, и начали митинг. Подобные волнения происходили в те дни во многих городах страны – в Муроме, Александрове, Днепродзержинске и других - но о них, конечно, не было ничего известно. На митинге раздались призывы к насильственным действиям. Петр Сиуда выступил перед рабочими с козырька тоннеля, призывая продолжать забастовку, сохранять выдержку, организованность, послать делегатов на другие заводы, а на следующий день идти в город демонстрацией, выработав и предъявив власти общие требования рабочих.
Однако принять участие в последующих событиях новочеркасской трагедии (второго июня демонстрация завершилась чудовищным расстрелом и гибелью десятков людей) юному революционеру не было суждено: на рассвете он, как активист рабочих выступлений, был арестован. И потянулись долгие дни заключения. Началась умелая «обработка» и шантаж со стороны палачей режима. Однажды на допросе в Ростове следователь показал ему следственное дело его отца. Впоследствии Петр Петрович с горькой иронией писал: «Получается, именно застенки Ростовского КГБ против нашей воли были превращены для отца, матери и меня в «дом родной». Проклятье устроителям этого дома!».
Сначала Петру грозил расстрел (семь человек, признанных наиболее активными «подстрекателями», были расстреляны по приговору суда). Но тут помогла его мать – написала письмо партийному боссу-долгожителю Анастасу Микояну, давно знавшему отца Петра Петровича – и тот вмешался. Отношение следователей к Сиуде изменилось: от него требовали теперь «всего лишь» покаяться, признать новочеркасское восстание преступлением, а свое участие в нем – ошибкой. За такое признание ему обещали легкое наказание и, возможно, даже сдержали бы это обещание. Однако, писал позднее Сиуда: «К этому времени я узнал уже о страшной трагедии в Новочеркасске. Отступничество уже было невозможно. Ведь это я призывал к продолжению забастовки и демонстрации и полностью осознавал свою ответственность перед погибшими. Отступничество было бы мерзейшим предательством. Я отказался от получения воли такой ценой». Однако вынести одиночку и нравственные страдания молодому парню было невыносимо – он предпринял попытку самоубийства.
Надзиратели помешали ему, и Сиуду поместили вместе с другими, арестованными по новочеркасскому делу. Суд дал неуступчивому рабочему двенадцать лет лишения свободы. На зоне Сиуда проявил такие свои замечательные качества, как исключительное чувство собственного достоинства, солидарность с товарищами, осознание необходимости (во имя павших и живущих) сохранить и передать память о новочеркасском восстании – смертельный упрек правящей системе, вдохновляющий пример для борцов за свободу. Он писал: «Я долгие месяцы и годы провел в камерах следственного изолятора КГБ, Новочеркасской тюрьмы, в концлагере с активными участниками последующих (после его ареста – П.Р.) событий новочеркасской трагедии. Я непременно стремился восстановить по крупицам ход событий.
Проверял и перепроверял, сопоставлял каждый факт, мельчайшие подробности. Поэтому могу ручаться за точность изложения». Так из множества бесед, разговоров, изучения немногих доступных документов рождалась героическая и страшная картина событий 1-2 июня 1962 года. Два дня свободы, два дня восстания, рабочий класс, поднявшийся с колен и – чудовищная жестокость власти, множество погибших, многие десятки раненых и посаженных – вот плата за мятеж. Этот режим, как и все деспотические режимы, опирался на страх, насилие и беспамятство. Несогласных – уничтожить, думающих – заставить перестать думать, помнящих – заставить забыть, молчать и бояться! Но Сиуда не желал ни бояться, ни молчать, ни бездействовать. Жертва и сын жертв коммунистического режима, потомственный революционер, он был по природе борцом, хранителем исторической памяти, свидетелем и обличителем на процессе истории. Находясь в лагере, он вместе со своими товарищами вел каждодневную борьбу за человеческое достоинство: «Мы сумели добиться увольнения из органов МВД зверствовавшего опера из концлагерной спецчасти, добиться открытия вечерней школы с преподавателем из заключенных. В то же время мы не были покорно внемлющими на оболванивающих политзанятиях. Однажды замполит майор не выдержал и, вызвав меня в кабинет, запретил впредь присутствовать на них».
В 1966 году, после падения Хрущева, посаженных новочеркасцев постепенно досрочно освободили. Сиуду, как наиболее непреклонного, - одним из последних. Всю жизнь рядом с Петром Петровичем, поддерживая его всеми силами, были две поистине героические женщины: мать Марфа (отчества, увы, не знаю) и жена Эмма Ивановна. Верные друзья, помощницы, отважные и самоотверженные. Они помогали ему не пасть духом в самых чудовищных ситуациях. Всю свою последующую жизнь Петр Сиуда посвятил сохранению и распространению памяти о новочеркасских событиях 1962 года, которая, как он справедливо полагал, является не просто долгом перед павшими и делом совести, но и орудием в борьбе за рабочую революцию. В отличие от многих жертв ленинско-сталинско-хрущев>ского режима, униженно просящих у наследников этого режима о реабилитации и материальных благах лично для себя, Сиуда выступал не за себя, а за всех, не только за восстановление правды о прошлом, но за изменение настоящего и будущего, не за «шкурные интересы», а за принцип. И, как всегда, не щадил себя и не оглядывался на то, что дозволено начальством.
В одном из обращений Петр Петрович писал: «Если не будут реабилитированы жертвы Новочеркасской трагедии и участники выступлений трудящихся, то власть имущие чиновники оставят за собой право вновь и вновь против трудящихся, групп общества, при их выступлениях в защиту своих прав и свобод, бросать войска, органы насилия, право подавлять их танками, огнестрельным оружием». Сиуда выступал за полную открытость в этом вопросе, за осуждение (хотя бы моральное) преступников и восстановление памяти о героях и жертвах восстания. Отчетливо запали ему в душу откровенные слова, сказанные однажды в лагере одним чекистом: «КГБ – это не родная матушка, а вооруженный отряд партии!». Он не раз повторял письменно и устно в общении с нами эти зловещие слова.
В 1979 году, когда советские войска вторглись в Афганистан, Сиуда не стал молчать. Он написал письма с протестом в Верховный Совет СССР и в ЦК КПСС. Поразительно, но в рабской и молчащей стране он вел себя как свободный человек – ибо был им. Власти были в недоумении – что делать? Скажем, протестовавшего против интервенции академика Сахарова пришлось сослать в Горький – но то был известный всему миру академик и диссидент. С Сиудой обошлись проще: подкараулили на улице ночью и долго били ногами по голове, устроив тяжелое сотрясение мозга. Жена, притащив его на себе домой, еле выходила.
Но вот наступили перестроечные времена – и правда о Новочеркасске 1962 года оказалась востребованной. Пятидесятилетний, больной человек – Петр Петрович – точно юноша, развил огромную активность. Его жизненный опыт, знания, серьезность, несгибаемость, самоотверженность, воинствующий идеализм, колоритный «народный» язык, честность и принципиальность производили сильное впечатление на окружающих. Казалось, что этот хрупкий, пожилой человек не знает ни возраста, ни страха, ни усталости. Он один заменял в общественном движении целую маленькую армию. Помню, как он поразил меня при первом знакомстве. А Александр Шубин, один из основателей возрождающегося анархического движения в СССР конца 1980-х годов, вспоминал о Сиуде: «Нас вдохновляла эта работоспособность и самоотверженность, доходящая до аскетизма». И в самом деле, о себе он не думал, за себя не боялся. На что и как он жил? Трудно сказать. Быт его был вполне спартанским. И при всем том фанатиком он не был, сохраняя трогательную человечность, уважение и внимание к живым людям. Меня, например, он ласково и иронично всегда называл «тезка». Все силы он отдавал борьбе за правду, за социальную революцию. Почти всю свою жизнь Петр Петрович называл и считал себя истинным, беспартийным большевиком (в память об отце?) и боролся против КПСС и партократического государства. Лишь в самом конце своей жизни – в 1989-1990 годах, отчасти под влиянием общения с нами – анархистами из Конфедерации анархо-синдикалистов (КАС), а до того – клуба «Община», и, может быть, под влиянием происходящего в стране, он осознал себя анархо-синдикалистом, вступил в КАС. Будучи вдвое-втрое старше нас, юных анархистов, и являясь в наших глазах живой легендой революционного рабочего движения, Петр Петрович никогда не ставал в менторскую позу «учителя жизни»: он признавал лишь абсолютно равноправные, дружеские отношения. Его авторитет был чрезвычайно высок, но сам он никогда не пользовался этим. Он прощал человеческие слабости и идейные несогласия, не прощая только трусости и двуличия. Помню, он приехал в Москву в начале мая 1989 года, когда происходил первый съезд КАС, но на съезд не попал. Накануне на Арбате открылся «Фестиваль независимой печати» (он проходил в форме несанкционированной раздачи и продажи самиздата), и милицией были арестованы несколько человек – среди них и Сиуда. Так, наш первый, полуподпольный, съезд он встретил в милицейском участке.
Многочисленные письма, поездки, обращения, выступления на митингах и собраниях, сбор и распространение исторических свидетельств, изготовление (на машинке) и распространение множества листовок – такой была непредставимо кипучая жизнь Сиуды в 1988 - начале 1990 года. Исторический свидетель, оратор, организатор рабочего синдикалистского движения на юге страны, обличитель режима, критик КПСС, либеральных сил («Демократического Союза»), националистов («Памяти»), неосталинистов – во всех этих амплуа выступал Петр Петрович. Его голос был хорошо слышан в сумятице общественной борьбы. За считанные месяцы, по собственному признанию, Сиуда изготовил и распространил несколько тысяч листовок тридцати наименований, разослал сотни писем, способствовал созданию многих общественных и рабочих инициатив. В КАС привели его неприятие как диктатуры КПСС, так и рыночных реформ.
Отрицание как государственного чиновничества и полицейского государства, так и капитализма, борьба за освобождение рабочих из-под ига всех диктатур, привели Сиуду в ряды анархо-синдикалистов – движения, ориентированного на свободу, самоуправление и социальную справедливость. В феврале 1989 года Сиуда писал в одном из своих писем: «Я предельно отрицательно отношусь к КПСС, утверждаю, что она не только ничего общего не имеет с Октябрем, большевизмом-ленинизмом, но и преступна в отношении них». Для того времени эта позиция была радикальной и выстраданной, но позднее она корректировалась Сиудой в сторону более критического отношения к большевизму.
Правда о новочеркасских событиях 1962 года, привнесенная Сиудой в накаленную и неопределенную идейную атмосферу 1988 года, произвела эффект разорвавшейся бомбы, разом поставив большевистский «пролетарский» режим в один ряд с палачом рабочих Николаем Кровавым. Спецвыпуск «Общины» - ведущего анархического журнала перестройки - целиком, посвященный этим событиям и составленный по материалам Сиуды, вышел (на машинках – в виде пачек папиросной бумаги) фантастическим для самиздата тиражом в двести экземпляров и мгновенно разошелся по неформальным группам. Информация проникла и в «большую» печать.
Стали появляться статьи, позднее – сниматься фильмы. Кровавая драма 1962 года стала, благодаря подвижничеству Петра Петровича Сиуды, фактом общественного сознания, одним из важных аргументов в общественных дискуссиях. Распространяя информацию о событиях 1962 года, направляя «наверх» обращения с требованием реабилитации жертв этих событий, Сиуда продолжал свое расследование. В самом конце жизни он пытался ответить на один из самых жутких вопросов: куда делись десятки раненых людей, которые, вскоре после расстрела второго июня, вдруг разом исчезли из больниц и госпиталей города? Вероятно, именно приближение к ответу на этот вопрос стоило Петру Петровичу жизни. Накануне гибели он говорил, что нашел следы захоронений этих людей и даже общался с бульдозеристом, заживо закапывавшим их в землю.
Другой темой, активно волновавшей Сиуду, была борьба с формирующимися в СССР в 1989-1990 годах полуподпольными неосталинистскими организациями. В конце 1988 года он писал: «Сегодня приходится констатировать факт реального становления и развития неосталинизма». Неосталинизма, связанного со спецслужбами и властями, активно проникающего в рабочее движение. Изучение этой тревожной тенденции и бескомпромиссную борьбу с ней Петр Петрович считал своей важной задачей.
Еще одним центральным направлением его борьбы была организация рабочего движения, активная листовочная кампания. Тысячи листовок размножались и распространялись им и его товарищами. Так, 2 января 1989 года на проходной НЭВЗа (того самого!) Сиуда и его друзья раздали две с половиной сотни листовок. Все эти направления деятельности: распространение правды о событиях 1962 года, борьба с неосталинистами, националистами, либералами, беспощадная критика КПСС и ее «псарни» (по его выражению) – КГБ, создание рабочего движения, поиск активистов-единомышленник>ов в разных городах, выступления на митингах, конференциях и в печати (в «Общине», например, регулярно печатались его материалы: помимо спецвыпуска о Новочеркасске (июнь 1988 года), в номерах 22, 25, 27), колоссальная переписка – все это было для Сиуды разными сторонами одного революционного дела. Борьбой за правду, за справедливость, за свободу.
В одной из статей в «Общине» (13 декабря 1988 года, №22) Сиуда писал: «Каждый должен быть готовым в первую очередь жертвовать и рисковать, но ни в коем случае не жертвовать и не рисковать другими». Сам он привык к риску. Он был слишком заметен, слишком неуступчив, неудобен – и для новой власти, и для палачей 1962 года, и для спецслужб, и для неосталинистов. Ему не раз угрожали – но, разумеется, безуспешно. Его не казнили в 1962-м, не добили в 1979 году. В третий раз били наверняка. «Петя, тебя грохнут», - предупреждала его жена в начале 1990-го года. «До 28-й годовщины не доживешь», - вторили ей «неизвестные доброжелатели» по телефону. И слово свое сдержали.
5 мая 1990 года Петр Петрович Сиуда был найден умирающим ночью на улице Новочеркасска в луже крови. Обстоятельства его гибели не оставляют сомнений – это было продуманное убийство, за которым, вероятно, стояли «органы». Вскрытие тела проводилось втайне от семьи и от независимых экспертов, при закрытых дверях. Результаты официальной медицинской экспертизы были явно фальсифицированы. На теле были обнаружены следы насилия. Исчез дипломат с важными документами, который был при Петре Петровиче в ту ночь. Такой финал, наверное, был предопределен.
Что было потом? Лидеры КАС из Москвы летали на похороны в Новочеркасск, был небольшой митинг у проходной НЭВЗа, слабые требования «общественности» разобраться. Но кто и с кем будет разбираться? Мы, группа московских анархистов, посетивших Польшу летом 1990-го года, писали на асфальте перед советским консульством в Гданьске на трех языках злые, но бессильные слова: «КГБ – убийца!». Были угрозы жене Петра Петровича, Эмме Ивановне, убить и ее. Поспешно прятались убийцами «концы в воду». Запугивались свидетели (и их удалось запугать).
К несчастью, мне мало удалось пообщаться с Петром Петровичем – это было всегда по делу – во время его недолгих наездов в Москву в 1988-1990 годах. И, конечно, я много важного не знаю о нем. Но знаю одно – главное. В наше время неподлинности и фальши можно быть настоящим человеком. Можно быть воином в поле, даже если ты один. Можно не бояться и не молчать, когда все боятся и набирают в рот воды. Можно говорить правду, когда все лгут. Можно быть свободным и в лагере. Расплата за это – жизнь. Закончу словами из старой революционной песни, наверняка, пришедшимися бы по вкусу Петру Петровичу:
Если ж погибнуть придется В тюрьмах и шахтах сырых, Дело всегда отзовется На поколеньях живых. Петр Рябов
